2005 - 2015
Проза
БАРОККО и КОНСТРУКТИВИЗМСо времен наскальных росписей и до наших дней искусство постоянно курсирует от барочных форм к классическим (читай – конструктивным, т.е. берущим за свою основу конструкцию) и обратно. Понятно, что термины «барокко и конструктивизм» весьма условны, но все же они вполне точно определяют те самые два полюса в искусстве: первый - чувственный, динамичный, и второй - воплощающий торжество разума, чистую логику статичной конструкции. Получается, что все изобразительное искусство, с той или иной долей условности, опять таки, - можно разместить на прямой, расположенной между этих двух полюсов. Скажем, Египет – это скорее конструктивизм, а вот индийское искусство - чистое барокко. Генри Мур – барокко, а вот Джакометти – конструктивизм. Этот принцип работает и в архитектуре, и в живописи, и в скульптуре. Приводить примеры и разбираться, отслеживая качание этого стилистического маятника, можно бесконечно.
Иногда, сменяя друг друга в истории искусства эти стили резко отталкиваются друг от друга, противостоят друг другу. Так модерн, который, несомненно, имел в качестве основы своей элементы барокко, кончился внезапно. Будто выключили его в одночасье по чьему-то указанию. И на смену ему пришел конструктивизм. Человек, и как творец, и как потребитель, неприемлет однообразия. Он все время находится в поиске. Доводит до совершенства что-то одно, затем наступает переизбыточность, упадок. И все от достигнутого, казалось бы, совершенства отворачиваются.А порой, напротив, бывает очень сложно разобраться, к чему ближе это явление искусства – к конструктивизму или к барокко, так внутри него тесно переплелись разные черты. Такие явления можно наблюдать в искусстве позднеренессансной Италии. Наблюдая эту борьбу двух разнонаправленных, казалось бы, стилей в искусстве, я ощущаю эту самую борьбу и внутри себя. Во мне живут и борются два начала. Одно – свободное, переливающееся, дымообразное, вращающееся, находящееся в постоянном движении. Другое – статичное, жесткое и простое как русская изба (четыре плоских стены, накрытые крышей, что может быть проще) или супрематизм Малевича. Проблема сочетания, соединения этих двух начал в пространстве одного листа меня всегда чрезвычайно занимала. И когда я рисую, я пытаюсь совместить несовместимое, соединить в одном месте, в одной картине их так, чтобы они не враждовали, но находились в любовных отношениях. Заниматься этим я начал давно. Сначала учился выстраивать конструктивное пространство в своих работах. Как правило, мои композиции всегда строятся на плоскости треугольника - самой устойчивой из фигур. Жесткий треугольник, или квадрат, поделенный на треугольники – это та пространственная основа, которая постепенно начинает населяться барочными формами. Это как у Пушкина: «То как зверь оно завоет, то заплачет как дитя». Дитя и зверь, радость и отчаянье, барокко и классика. Все искусство строится на контрастах. И я стремлюсь эти контрасты сначала воплотить и тут же примирить. Примирить пышность, развратность, сладость формы и аскетизмом, логикой и металлом. |
Композитор ХренниковЭто было где-нибудь в 61-62 году. Я учился в училище 1905 года с Наташей Хренниковой, дочкой композитора Тихона Николаевича Хренникова, и как то был приглашен на день рождения Наташи в родительскую квартиру. Нас было три или четыре мальчика, отобранных по признакам то ли красоты, то ли талантливости.
Дверь открыла красивая, американского такого типа дама и приветливо назвалась Кларой Арнольдовной. Как хорошо, подумал я, редкое имя, легко будет вспомнить, когда придется прощаться. Запомнился огромный рояль, на котором лежали всякие бумаги, книги, ноты и стоял огромный кувшин с домашним грузинским вином, подарок какого-то грузинского композитора. Еще запомнился сам хозяин – улыбчивый, доброжелательный, чью музыку я знал с пяти лет, когда в 1945 году жил с отцом офицером в городке Эберсвальде под Берлином, и куда приехал на гастроли театр Красной армии со спектаклем «Давным-давно». Папа повел меня на спектакль в маленький барочный театр, и все время мне что-то пояснял. Говорил, например, что лошадь, на которой сидела стройная кавалерист-девица не театральная, а из папиной части, и конюх, обряженный гусаром, тоже не артист, а солдат из той же части чтобы лошади было спокойнее. Я запомнил весь спектакль, был влюблен в кавалерист – девицу, даже запомнил фамилию артистки Фетисова. Она была первой и единственной исполнительницей этой роли, пока не посадили автора Александра Гладкова, и спектакль не сняли. Запомнил я и всю музыку из спектакля, видимо она какое-то время звучала из Электростальского репродуктора. Реабилитировал пьесу Эльдар Рязанов, но кавалерист – девица мне не понравилась, я помнил первую, рано умершую Фетисову. Словом, мне у Хренниковых было тепло и уютно, да мы еще ополовинили огромную бутыль, посчитав легкое розовое вино лимонадом. Опьянели мы очень быстро и решили, пока не поздно интеллигентно раскланятся. В знак невероятной благодарности за чудный вечер, черт меня дернул за язык, и я выпалил, стоя уже на пороге: «Большое спасибо Вам, Сара Абрамовна». Только начав выговаривать уже имя хозяйки, понял я, что произношу что-то ужасное. С Тихоном Николаевичем я изредка раскланивался когда, в конце жизни, после смерти Клары Арнольдовны, он переехал ко мне по соседству. Он очень плохо видел. Я называл свою фамилию, он жал мне руку и говорил, что помнит меня, и что Наташа говорила ему, что из меня получился замечательный художник. Помню, как я обрадовался, когда прочел у Венедикта Ерофеева: «Не трогайте Хренникова, он замечательный мелодист». |
МОСХ. Скатерть автографовБлизился юбилей Д.А.Шмаринова, тогдашнего председателя МОСХа, и Ольга Владимировна Троскина со скульптором Юрием Александровым, прихватив большую белую льняную скатерть и коробку только что появившихся в Союзе цветных фломастеров, на машине скульптора стали объезжать московских художников, предлагая им расписаться, а лучше всего – что либо нарисовать.
У Сергея Коненкова скатерть взяли еще в прихожей музея-квартиры и унесли куда-то в недра, а затем вернули – с царским автографом. Корин, увидав скатерть, сел делать эскизы, но потом раскрыл собственную монографию и что-то оттуда перерисовал. Павел Варфоломеевич Кузнецов (ему уже под 90 было) обрадовался, как ребенок, цветным фломастерам. Он достал свой прибалтийский пейзаж и дрожащей рукой стал старательно его копировать. Стоящие за его спиной Троскина и Александров, с любопытством наблюдали, как мастер, внимательно вглядывавшийся в пейзаж, на скатерти воспроизводил что-то мало похожее, вернее совсем не похожее, но не менее прекрасное. Так объездили они пол Москвы. Скатерть, думаю, не исчезла, и наверняка хранится в семействе Шмариновых. Думаю самое эффектное на ней - это рисунок Тышлера. Похоже, он был единственным, кто сумел по-настоящему виртуозно использовать этот тупой материал. Видя, как ни секунды не раздумывая, Тышлер создал шедевр на скатерти, Ольга Владимировна Троскина выпростала из под юбки свою белую блузку и попросила мастера нарисовать что-нибудь и ей на память. Тышлер, не сопротивляясь, нарисовал колонну с Амуром и стрелами. Тут и мучимый завистью Александров не утерпел, и попросил разрисовать и его рубашку. Но Тышлер отказал, заметив, что может зайти его жена и подумать, что попала в сумашедший дом. Сейчас таких скатертей уже нет, а прежде – со времен Пушкина – их было много, и барышни старательно вышивали шелком по известным или любимым автографам. |
О Булгакове и посмерной маскеГод не помню, но это был февраль, сразу после выхода журнала с «Мастером и Маргаритой». Позже стало ясно, что многие художники сразу бросились иллюстрировать роман ну и я тоже. Ясно было, что в мастере проще всего видеть автора, а фотографий в открытом доступе, да и вообще сведений о нем тогда не было. Тут то и возник Шварц, молодой литературовед, а вот имени уже его не припомню. Он вызвался проводить меня в в музей МХАТа где по его сведениям хранилась гипсовая маска мастера, т.е. Булгакова.
В зимние сумерки нас впустили в полутемный зал, куда крохотная как моль старушка на подносе принесла гипсовую маску накрытую белой салфеткой. Предупредив нас, что фотографировать и рисовать нельзя, старушка удалилась по своим делам. Мы всматривались в маску, рядом где-то прохаживался Коровьев с компанией. Холодный гипс фосфорицировал и был двояк – в фас татарские скулы, а в профиль Вольтер. Сколько времени можно рассматривать, я запомнил ее превосходно, помню и сейчас. Наклонившись вплотную я разглядел на залысинах два выцветших волоска. Коровьев за спиной тихо покашлял. Судорожно начал я соображать, как снимается маска и не волос ли это форматора., и как это могло получится технически. Позже узнал, что вполне возможно. Волосы, чтобы не мешали снимать маску обильно смазывались, скажем вазелином, но в начале немного сопротивлялись и, видимо, все же, были вырваны и при отливке перешли на маску. Маску снимал, кстати, Мер…., нет фамилию сейчас не вспомню – тот, что снимал маску с Ленина. О том, что вижу сообщил Шварцу. Последний решительно скомандовал : «Тяни!» Коровьев с компанией насторожился, в комнате потемнело, я благоговейно потянул волосок, он вышел легко, без сопротивления, как из пенала. То же и со вторым. Мы положили добытое сокровище на бумагу и Шварц сказал, что сейчас в Америке ведутся всякие генные испытания, и мы восстановим Булгакова. Коровьев с компанией зааплодировали. Шварц предложил добытое поделить, но я в знак благодарности делить не стал и через короткое время он уехал в Америку. Подтвердить эту историю может только он сам. Но столько лет прошло и жив ли вообще Шварц… На следующий же день он водил меня в какие-то тайные комнаты Ленинской библиотеки, где мы рассматривали семейные альбомы, в частности парадную фотографию на картоне с Арбатским адресом, где Мастер сидит в темных очках, а Маргарита – косоглазая ведьма – стоит, положив руку на плечо. Запомнилось. Что одеты они были в одинаковые зимние шубы. Реальность оказалась выше всяких толкований и я бросил иллюстрировать не поддающееся иллюстрации и, кстати, непосильное, как оказалось. И кинематографу. |
Химия искусстваШагал называл момент восприятия искусства словом «химия». Происходит химическая реакция между зрителем и произведением, или не происходит. Ведь у каждого художника существует свой набор «химических реактивов», и, соответственно, свои зрители. Мой список художественных авторитетов вполне стандартный. Его содержание связано, видимо, с биологической сущностью самого человека. Человек – это два глаза, две руки и ноги, один торс. В древнем Египте, античной Греции, на острове Япония, а также в живописи немецких экспрессионистов искусство напрямую связано с изображением человека, с отражением его биологии, физики, моторики, психики и так далее. И тогда получается, что от наскальной живописи и до Пикассо качество и сущность искусства не менялась. Возможны, конечно, незначительные колебания в зависимости от страны, времени, национальных традиций, но это все поверхностные отличия. А пластическая сущность у всех художников остается неизменной, и принципиальной разницы между Сезанном, Японцами и античной скульптурой я не вижу. Скажу в назидание современным художникам, да и себе самому тоже – удивительно, но в мировой культуре не остается несовершенных явлений искусства. Бывает, что среди современников возникает на кого то мода и художник Тютькин становится брендом. Но ни Рембрандт, ни Гойя - это не бренд. Они есть, а великого художника Тютькина – нет. Человечество век за веком промывает породу и вымывает самородки. Большое количество песка с редкими золотыми пылинками приходится просеять, но порой находятся редкие камни. Их не переплавляют в монеты и слитки, а дают им названия и сохраняют их. Эти самородки – мощные художественные индивидуальности. Они не мешают друг другу в исторической перспективе, так как они равновелики. Время многое меняет. Социальная и культурная ситуация меняется, а наша психика и глаза – остаются.
|
О композиции и объеме
Я по природе своей не живописец, да и не бог весть какой рисовальщик. Зато, сколько я себя помню, я всегда упорно занимался композицией. У нас в училище считалось, что важно уметь рисовать и писать, а композиция это не обязательный предмет, потом само как-нибудь придет. Все студенты сбегали с этих занятий гулять на бульвары, а я оставался работать. Все искусство – это композиция. Композиция и пространство. Мне пришлось немало потрудится, прежде чем я научился строить изображение так, чтобы все было связано воедино, и связано остроумно. Чтобы чувствовалось пространство и в то же время композиционная выстроенность. Вот «Бурлаки» Репина - это фотокадр, в нем все статично. Фигуры вроде должны по сюжету двигаться, но они не двигаются. А у Сезанна все, казалось бы, крепко сколочено, но в то же время все двигается. У него есть картина «Игроки в карты»: мы буквально видим, как двигаются руки, карты в руках, как они наклоняются над картами. Ритмы так налажены, их такое множество, они так вариантны, что ты их и прочесть все за один раз не можешь. Также многому в вопросах композиции меня научила замечательный скульптор и художник Алла Пологова. Знакомство с ней в конце 60-х дало мне необходимый толчок , тот толчок, который может дать яркая творческая индивидуальность молодому художнику. Именно под влиянием Пологовой я впервые почувствовал скульптурность формы. И по сей день я ощущаю и подразумеваю объем даже если рисую плоские силуэты.
|
Юрий МолокВ 60-х годах лютой зимой я впервые оказался в доме творчества «Сенеж». Там же оказался и Юрий Александрович Молок.
В доме творчества графики занимались литографией, а я один знал про штук сорок литографий Марка Шагала, которые тот подарил гравюрному кабинету Пушкинского музея. Большинство художников было из провинции, и они захотели посмотреть работы мастера и пошататься по Москве, несмотря на лютый мороз, заметьте. Был снаряжен специальный автобус, и мы попали в гравюрный кабинет, а потом разошлись, договорившись встретиться в шесть. В шесть вечера все собрались у автобуса, Юрий Александрович волок большой и тяжелый чемодан, который мы с трудом втащили в автобус. «Что там такое?» – поинтересовался я. «Книги» – ответил Молок, – «Пусть поживут со мной на Сенеже.» На середине пути старенький автобус естественно ломается, и мы оказываемся в чистом темном поле, замерзающими, естественно, насмерть. Шоферу удалось, наконец, остановить какой-то автобус с полувыбитым стеклом, закрытым какой-то картонкой, который согласился-таки, нас отвезти. Делать было нечего, и мы решили, что лучше терпеть холод, но все же двигаться вперед. По приезде все ринулись в столовую пить горячий чай и есть холодную котлету, а я поволок чемодан в комнату Юрия Александровича, собираясь, затем, присоединиться к компании. Но хозяин сказал, что после пережитого мы можем «заболеть и умереть» и открыл чемодан с фолиантами, где в уголке уютно лежала поллитра. Юрий Александрович вскрыл ее, налил два государственных граненых стакана почти до краев и мы деловито, как лекарство, выпили содержимое. Так началось наше знакомство. После мы дружили домами и однажды, сговорившись, выехали в Тарусу навещать наших детей в пионерлагерь. Я к тому времени часто уже бывал в Тарусе и хорошо знал дорогу от лагеря вдоль Оки к могиле Борисова-Мусатова. Мы навосхищались надгробием Матвеева и сели на скамеечку, восхищаться пейзажем тоже. Но тут маленькая поначалу фиолетовая тучка стремительно превратилась в огромную фиолетовую кляксу. Я предположил, что сейчас нас обольют и надо тикать, но Юрий Александрович никуда не суетился. Он вообще никогда не суетился, разве что в послевоенном Ленинграде, где он был велогонщиком и на каких-то соревнованиях опережал всех, а с тротуара неслось «давай жид, жми». Дождь накрыл нас с головой, и мы, сбежав с пригорка у церкви, оказались в ресторане. Теперь в Тарусе много увеселительных заведений, а тогда был один провинциальный ресторан, где опять была произнесена историческая фраза о том, что мы можем «заболеть и умереть». Пришлось нам пить водку и закусывать жареной плотвой что ли, очень дешевой и очень вкусной. Любознательный Молок тут же выяснил, что рыбки из Оки, и поставляют их местные жители. Позже, когда гроза прошла, мы обнаружили себя на пристани (это были две или три доски, куда приставал водный транспорт). Обнаружили мы себя в компании мужиков, которые делились с нами портвейном, а потом мы делились с ними, откуда то взявшимся портвейном, и мужики быстро окрестили Юрия Александровича «Колей», что ему очевидно, нравилось. Он, было, уже сговорился ловить рыбу сетью где-то на противоположенном берегу в каких-то одним мужикам известных озерах. В результате мы чуть не опоздали на единственный в те годы, расхлябанный автобус «Таруса–Москва». Сейчас в Тарусе не меньше сотни такси и ряд питейных заведений. Одно из них – кафе «Ока» аккурат на месте нашего с Молоком исторического сидения. |
|
Икра красная и чернаяПосле войны по воле случая либо
международным связям Сталина Гитлера и японского императора Хирохито мы оказались на востоке в городе Ворошилов-Уссурийск где отец был назначен начальником краевого дома офицеров и куда в 1947 году к нам из Порт-Артура явилась моя бабка Ефросинья Федоровна Сторчак успевшая к тому времени разгромить императорскую Японию явилась с трофейными чемоданами полными восточных тканей и ваз она сняла так идущую ей военную форму и занялась ведением нашего хозяйства и здесь в мою жизнь впервые входит икра зимою на рынке в Уссурийске появляются сани груженые мороженой горбушей кетой и замороженным молоком бабка с удивительной точностью всегда выбирала роскошных рыбин с роскошной красной икрой бабка вспарывала рыбину и на свет появлялась икра цвета икры каково было это видеть после полуголодного Подмосковья куда мы вернулись в 1948 году из-за болезни отца и где опять возникла икра правда сменив свой окрас на Каспии в Ленкорани служил мой дядя Павел Петрович и где черная икра ничего не стоила время от времени у нас появлялисб трехлитровые банки с паюсной икрой в которую иногда я тайно запускал свою ложку но дядя уволился и связь с икрой на какое-то время прервалась правда в Электростали в нашем пустом магазине напротив икра постоянно присутствовала в виде маленьких стеклянных баночек с изящным осетром на крышке но я что-то не припоминаю чтобы родители ее покупали много позже икра является в авиаконфертах присылаемых тещей из Анадыря (правда остроумно и быстро) этих пятидесяти грамм равномерно завернутых в пергамент хватало на четыре полноценных бутерброда далее икра является на свадьбу Эдуарда Лимонова которая проходила в квартире незабвенного Саши Салмита где я в то время нашел пищу и кров народу в Гнездиковском набилось тьма думаю что там была очень элитарная тусовка свякие Целковы Кастаки и прочие были задуманы блины с икрой Эдик заработал денег и они все пожалуй пошли на икру ну что там блины мука да вода регулярно над головами возникал очередной блин и тут же исчезал в чьих-то ловких руках это было весело и запомнилось как какая-то игра и видимо замечательное лакомство к нам стоящим на правах хозяев в дальгем углу так и не попавшее когда свадьба куда-то исчезла мы с Сашей оказались за хозяйским столом где в медном тазу обнаружилась изрядное количество вожделенной икры мы насышенные иными явствами смотрели на красную красавицу и Саша весело произнес ну не есть же ее в самом деле далее опять длительный перерыв и я оказываюсь в Вене где прогуливаясь по центру среди гениальных кукольников и фальшивых Битлз натыкаюсь на маленькую сверкающую кафелем пивную где на витрине обнаруживаю роскошные бутерброды с какой-то неправдоподобно крупной красной икрой обходясь без знания немецкого и любого другого я покупаю пенную кружку и два развратных бутерброда устраиваюсь как бы привычно за столик делаю большой глоток откусываю будетброд и о ужас икра не соленая обвожу взглядом бар и нигде не обнаруживаю соли которая всегда в достатке пребывала на столах в России я мучительно ищу выход и нахожу купив еще два бутерброда с роскошной исландской сельдью далее я бы хотел посмотреть на себя со стороны откусывающего из правой руки бутерброд с красной икрой а из левой с роскошной сельдью и здесь я хочу поставить точку далее в истории моей с икрой не происходило ничего интересного |
СоснораНу что ж я тоже вынужден
открыть год литературы в России. Недавно лет двадцать тридцать назад в советском телевизоре на экране под оранжевым абажуром возник неведомый мне человек. Говорит почти шепотом невнятно но говорит обескураживащие вещи “Бродский рифмовать умеет но он не посвященный” и тут же “я что-то не то говорю?” В то время я уже кое что знал знал Яна Сатуновского Всеволода Николаевича Некрасова поэтического Лимонова через Ивана Ахметьева многих непечатаемых поэтов. В конце передачи я узнаю: “мы беседовали с поэтом Виктором Соснорой” На какое-то время я исчез из Москвы за сотый километр в брошеную деревеньку под Карабановым недалеко от Махры - разрушенного женского монастыря основанного Иваном Грозным видимо для личной надобности. Добрая половина мужского населения Махры поразительно похожа на канонические изображения грозного царя. В Махре был крохотный магазин а под колокольней крохотная библиотека с очаровательной библиотекаршей. Это было начало девяностых но в эту забытую богом библиотеку по прежнему поступали новейшие журналы читателей я думаю было двое местный истопник первым перехватывал свежие номера оставляя на страницах черные отпечатки своих пальцев вот там-то я и наткнулся на стихи Виктора Сосноры. Вернувшись в Москву наверстал упущенное. И недавно слушал стародавнюю запись любимого поэта стихотворение читал автор еще мало надтреснутым голосом: “Я оставил последнюю пулю себе. Расстрелял, да не все. Да и то эта пуля, закутанная в серебре, - мой металл, мой талант, мой - дите. И чем дальше, тем, может быть, больше больней это время на племя менять. Ты не плачь над серебряной пулей моей, мой не друг, мой не брат, мой - не мать. Это будет так просто. У самых ресниц клюнет клювик, - ау, миражи! И не будет вас мучить без всяких границ мой ни страх, мой ни бред, мой - ни жизнь.” Думаю что у московских поэтов отношение к Сосноре прохладное. Вечный спор двух столиц но что ж у Сосноры прохладные отношения с Гете, Толстым и много кем. Опять же от Ивана Ахметьева узнал о книге Вячеслава Овсянникова “Прогулки с Соснорой” - ходил слух что многие годы поэт прогуливался с милиционером который вернувшись с прогулки записывал разговоры с поэтом. Я немедленно побежал в “Фаланстер” и книгу купил. Нам бы такого милиционера том огромен залпом не прочтешь и я понял что читать его буду долго может всю оставшуюся жизнь наобум тыкая в любую страницу. В книге слышен голос глухого Виктора Сосноры даже различима его интонация. Кажется книга одобрена привиредливым поэтом. Особое спасибо милиционеру Вячеславу Овсянникову |
Я и Ленинвпервые я видел Ленина
видел условно в кинохронике где вождь трогательно сидел на ступеньках президиума какого то съезда и торопливо сочинял какие то тезисы была еще фотография где Ленин в Кремле на субботнике куда-то несет бревно ну не один конечно в воспоминаниях из было очень много впрочем может быть они менялись я нес на руках зимою в Электростали своего сына он выпростал свою рученку и указав на большой портрет висевший на фасаде музыкальной школы уверенно произнес Ленин известность Ленина была всемирной в революционную Кубу отправили режиссера Варпаховского ставить "Кремлевские куранты" Варпаховский на роль Ленина выбрал похожего мулата и начал спектакль с прохода Ленина через зал на сцену сначала все шло хорошо мало ли запоздал какой нибудь театрал и вдруг кто то крикнул Ленин и что тут началось все повскакивали и стали бить в кресла как в барабаны танцуя вокруг Ленина то ли самбу то ли румбу можно только вообразить чем спектакль кончился особенно разговор Ленина с Уэльсом последний раз живого Ленина я видел на Дальнем Востоке в 1947 году где мой отец был начальником окружного дома офицеров дом был похож на Большой театр колонн было правда поменьше и там где то за кулисами помещалась маленькая школа для детей Северного военного городка где в это же время служил лейтенантом замечательный художник Дмитрий Лион у него сгорел солдатский барак где он был командиром роты солдаты от огня разбежались а Лиона ждал какой то трибунал но нашелся сердобольный начальник который скалал ну какой из тебя командир роты и вместо трибунала направил Лиона в Полиграфический институт сейчас только заметил что то общщее в фамилиях Ленин и Лион так вот за кулисами расхаживал уже загримированный Ленин артист из Владивостока отец рассказывал что у него была какая то бумага разрешающая играть вождя однажды отец сказал что приехали художники из Хабаровска и что они будут делать четыре портрета вождей мирового пролетариата для фасада Дома офицеров и что уже заказаны овальные подрамними мое маленькое сердце учащенно забилось у меня на глазах в короткие пять шесть дней симпатичные веселые художники сухой кистью исполнили очень похожих вождей в довершение они набрали кипы старых газет как то их напяли со столярным клеем набили ими формы привезенные на этот случай и когда эта масса высохла ее превратили в роскошные бронзовые рамы надо ли сказать что все это вркмя я не отходил от художников пользьуясь правом сына начальника окружного дома офицеров интересно, сохранился ли дом офицеров сейчас вспоминаю, в 84 году с Лией Ахеджаковой я оказался на студии Ленфильм где Алексей Герман по частям почти тайно показывал свой несмонтированный фильм "Мой друг Иван Лапшин" и в буфете Мосфильма обедало сразу трое Лениных в окружении массовки из раненых солдат они все были замотаны бинтами так что есть было трудновато мог бы обедать и Смоктуновский который много раз играл Ленина надо было видеть лицо Алексея Германа |
Отар Иоселиани
где то на юге Франции Отар в гостях
сопровождаемый хозяйской дочкой прогуливается по окрестностям замка и обнаруживает мост под которым обнаруживаются трое выпивох которые царским жестом приглашают Отара в компанию посоветовав отправить мадмуазель домой девочка перепугалась но Отар заверил что все будет хорошо и он скоро вернется они выпили вина выяснили что Отар из Грузии выпили за Грузию а потом спросили нет ли у него денег Отар сказал что есть сколько спропили выпивохи сто франков ответил Отар они тут же его обыскали нашли эти сто франков и сказали это хорошо что он не обманул их а то было бы хуже далее они заявили что сходят за вином и пир будет продолжен на что Отар ответил что пить с ними не будет во первых они грубо обошлись с его спутницей во вторых не поверили что у него сто франков на следующее утро хозяева видимо знавшие о накануне произошедшем обнаружили что к замку направляется некая делекация хозяева заволновались и чуть было не выставили в окна фамильные мушкеты виночерпии а это были они подняли руки в знак приветствия и справились где этот грузин Отар вышел навстречу пьянчугам те сказали что пришли извиниться за вчерашнее поведение и приглашают его и компанию к себе на обед под мостом |
Отар и виноТогда же и там же
к хозяевам и Отару должны были приехать гости из Парижа Отар отправился в местную лавку где сказал хозяину то к приходу гостей ему надо несколько бутылок недорогого но хорошего вина разбирается ли покупатель в вине осведомился хозяин Отар сказал что пьет с детства далее была откупорена бутылка вина Отар попробовал и похвалил вино была открыта вторая бутылка на что Отар сказал что это еще лучше то же было с третьей виноторговей заметил что Отар не разбирается в вине и осведомился так ли разбираются в вине его гости еще хуже ответил Отар тогда он посоветовал купить две бутылки дорогого хорошего вина а остальные дешевого но тоже хорошего вина и две бутылки открыть в начале остальные в конце виночерпие продолжалось некоторое время Отар сдружился с хозяином лавки или погреба и однажды когда какие то пьяницы подворовывали вино у входа в заведение Отар кивнул в сторону мелких воришек хозяин сказал что это нормально и что он специально для них выставляет у порога некоторые количество вина Отар зашел попрощаться и хозяин решил подарить ему несколько бутылок коньяка под названием догадайтесь “Отар” наш Отар стал было отказываться от столь щедрого подарка но хозяин заверил что это настоящий коньяк пятилетней выдержки но знатоки знают что в тот год созрел какой то неудачный виноград и Отар отбыл о “Отарами” в Париж |
Отар и малосольные огурчикив Нью-Йорке Отар выходит из
подземки и натыкаются на бумажное объявление “Малосольные огурчики” и указующую стрелку Отар устремился по указателю и скоро находит некую лавочку и с порога узнает в продавце соотечественника Гамарджоба Гамарджоба хозяин узнает Отара кто в Грузии не знает или не знал Отара. Хозяин достает бутыль вина и расспрашивает и предается воспоминаниям сетует на судьбу обводя взглядом небогатую лавочку говорит что всегда был неудачником сидел на последней парте а с ним учились достойные люди академик Ираклий и знаменитый хирург Георгий спрашивает знаком ли Отар со знаменитыми одноклассниками узнает что Отар скоро летит в Тбилиси просит найти Ираклия и Георгия и передает Отару какой-то дорогой виски Отар обещает довезти виски до Тбилиси довольные друг другом они прощаются и тут Отар вспоминает о малосольных огурчиках хозяин хлопает в ладоши появляется огромный негр с могучими руками хозяин что-то говорит о малосольных огурчиках и негр тут же вылавливает из огромной бочки и набивает пакет малосольными огурчиками на этом мой рассказ не кончается по приезде в Тбилиси Отар находит известных одноклассников они встречаются распивают подарочный виски при этом ни Ираклий ни Георгий не могут вспомнить троечника впрочем решают как то отблагодарить и думают а не послать ли с Отаром альбом с видами Тбилиси Отар никак не может им объяснить что если неудачник из Нью-Йорка захочет иметь альбом с видами Тбилиси ему стоит сделать два хлопка в ладони и появится огромый негр и стоит ему объяснить негр пойдет и через час принесет этот редкий альбом человеку считающему себя неудачником |
Михаил ДидусенкоУ меня в руках посмертное издание
стихотворений Михаила Дидусенко “Полоса отчуждения” книга издана в Санкт-Петербурге “Пушкинским фондом” в 2004 году тиражем в 500 экземпляров где и у кого эти экземпляры как пишут составители “стихи М.Дидусенко не канули в лету благодаря попечению Ольги Ермолаемой которая с 1995 года регулярно публиковала их большими подборками в журнале “Знамя” но кто листает старые журналы я и сейчас помню свою первую реакцию на стихи неведомого поэта особенно на вот эти “Был перерыв на железной дороге. Мимо затопленных дачных участков я и пошел, разимышляя о Боле, что в эту зиму случалось нечасто. Вьётся тропа в полосе отчуждения. Насыпь. Щебенка. Чумазые снеги. Ни оправданья, ни осужденья - нет ничего в холодеюшем небе. За обижающих мя помолиться мил моих нет и желания. Мало ли что нащебечет веселая птица над креозотными черными шпалами. Сам бы чирикал, хотя бы и некому. Только сегодня и сыро, и муторно. Быть виршеписцем - занятие беково. Так-то вот, Господи! Метров полутора мне не хватает до Вашего облака, и никого - ни навстречу, ни спутником. Разве что птица - настойчиво около, как Вы за облаком, прячась за прутиком. Семь километров - не расстояние, шёл бы и дальше, но только куда идти? Вышли бы да предо мной постояли бы - что же Вы больно так сердце мне давите!” книгу предваряет заммечательное предисловие Эргали Гера его надо бы перепечатать полностью но выберу заключительное “Последние Мишины стихи - из поднебесного купола. Потом и стихи кончились. Простота, навтречу которой Дидусенко шел всю свою жизнь, пришла к нему божьим одуванчиком, сключенной старушенкой Раисой Ивановной Лебедевой, приютившей Мишу-бомжа в убогом полуразваленном домике на улице Старых Большевиков. Не снимая ватников, они лежали под образами на двух лежанках, Миша рассказывал Раисе ивановне сказки, а она делилась с ним своей нищенской пенсией. Вставали только по крайней нужде: у Миши распухли ноги, даже бутылки он уже собирать не мог. Так и общались: она шепелявила, он слегка пришептывал. В общем, ладили. Вот только стихов он ей не читал ни разу. А ведь любил это дело больше жизни.” |
